Опасные связи [Роковое наследство] - Кейси Майклз

Гай осторожно высвободился из ее рук, взял шелковые веревки и полез на кровать, придерживая Мелани за руки. В это время он заметил на ней медальон с портретом Кристофа Севилла. Это показалось ему так восхитительно забавным, что он не удержался от улыбки, продолжая возражать ей:

— Но ты ошиблась. Люсьен придет к тебе сегодня ночью, моя дорогая Мелани, — промурлыкал он. — Как это я забыл тебе сказать? Я послал за ним, и он скоро придет сюда. Ну-ка, позволь, я помогу тебе приготовиться его встретить.

Она смотрела на него снизу вверх расширенными от опиума зрачками. Он же, не теряя времени, привязал к кровати ее левое запястье.

— Люсьен? — переспросила она, тупо глядя на него, и ее расслабленные члены внезапно отяжелели у него в руках, словно мертвые. — Люсьен? Придет сюда? Мой дорогой Люсьен? Я… я не понимаю. Когда? Сейчас?

Второе запястье тоже было привязано. Гай сполз по кровати вниз, не прекращая говорить:

— Ну как он мог не прийти? Он ведь любит тебя, Мелани. Любит тебя всем сердцем. — Он уже занялся ее тонкой лодыжкой.

Мелани на минуту нахмурилась, но тут же улыбнулась:

— Да. Да, конечно, он любит. Я же говорила этой Кэт Харвей, что он меня любит, но она мне не поверила. Гадкая, наглая, жадная сука. С обкусанными титьками! Как он может любить ее? Он, конечно же, любит Мелани, он всегда любил Мелани.

— Да, да, конечно. Определенно, дорогая, — отвечал Гай ласково, между тем проверяя узлы, которыми притянул к кровати ее лодыжки.

Теперь он мог не особенно вслушиваться в ее лепет. Это уже не имело значения.

Против воли он вспомнил, как Фелиция Саусклифф вопила от наслаждения и стонала от боли, и почувствовал, что возбуждается. Это был чертовски неподходящий момент для любовных игрищ, но в то же время он мог бы получить ни с чем не сравнимое наслаждение. Пожалуй, он может позволить себе сначала поразвлечься, взять эту бесстыжую белокурую суку в последний раз, а потом уже покончить с делом.

Мелани стала корчиться на кровати, пытаясь вырваться из пут:

— Гай! Я думаю, что Люсьену не надо видеть меня в таком положении — по крайней мере в первый раз. Я хочу его обнимать и ласкать. Отпусти меня, Гай. Отпусти сейчас же.

Он не отвечал и принялся торопливо срывать с себя одежду. Его возбужденный член болел и рвался на волю. Наклонившись, он взялся за ворот кружевной сорочки Мелани и одним грубым рывком разодрал ее сверху донизу. А затем поглядел в зеркало над кроватью, в котором отразилось прекрасное тело Мелани, соблазнительно открытое его взору. Леди Саусклифф тоже смотрелась неплохо, когда была распростерта перед ним, но эта женщина была просто бесподобна. Вот уж воистину совершенный сосуд. Страстный, ненасытный, абсолютно развратный.

Но опиума ей показалось явно недостаточно. Она не извивалась в ожидании его ласки, не сюсюкала, давая советы, не расписывала в подробностях, как и где он должен на сей раз ее трогать. Вместо этого она предпринимала дикие попытки свести ноги, как будто вдруг узнала, что есть такое понятие, как приличие.

— Гай! — приказала она, срываясь на визг. — Мне это не нравится! Отпусти меня! Люсьен!..

— Заткнись! — Стены дома были довольно толстыми, но ведь могло и не повезти, особенно если учесть, что где-то поблизости шляется Люсьен.

Гай схватил кожаную маску, напялил ее на Мелани и покрепче стянул на затылке шнурки, не обращая внимания на то, что в узлы затянуло несколько прядей золотистых волос.

Она продолжала стонать, пыталась закричать еще раз, но теперь ее точно никто бы не услышал.

Едва не задохнувшись, придя от всей этой возни в еще большее возбуждение, он какое-то время лежал, распростершись поверх ее тела, открытого и беззащитного. Он вспомнил историю про ее папашу. Инцест. А ведь он по возрасту может быть ей отцом. Какая отвратительная мысль. Какая восхитительная мысль.

Не спеша и даже с некоторой долей нежности он погладил Мелани груди, и его ловкие руки ласкали их до тех пор, пока она не замерла, позволяя ему довести ее соски до эрекции.

— Оно так прекрасно, твое тело, моя дорогая Мелани. Очень, очень прекрасно, — пропел он в экстазе, пристраиваясь у нее между ног и вонзаясь в ее тело одним сильным толчком. Он не стал сразу двигаться, не желая торопить оргазм. Он решил теперь побеседовать с ней, объясниться и, если удастся, добиться понимания, если не прощения тому, что вынужден будет сейчас совершить. Как-никак, а ведь он — французский дворянин, джентльмен.

— Я высадился на этих берегах, одинокий чужеземец, с одной лишь целью, которой почти добился. Ты помнишь, Мелани, ведь ты первая приветствовала меня. Не так ли, дорогая? Ты и твоя извращенная любовь показали мне мой путь. Я собирался сделать это с того момента, как мы познакомились, и уж определенно после того, как мы впервые оказались в постели, когда сцепились, как два диких зверя, а ты в экстазе обозвала меня Люсьеном. Это издевательство, дорогая, было твоей первой ошибкой.

Стоя на коленях, он на мгновение замолчал, лаская ее и следя, как его напряженный член слегка выходит наружу и снова погружается внутрь, еще глубже в ее тело.

— Бедная Мелли. Твоя старая подруга Фелиция еще могла бы спасти тебя, я мог бы использовать ее, ибо должен признаться, что довольно сильно привязался к тебе. Но этому не суждено было случиться, Нет, ты упрямо отказывалась избавиться от своей безумной любви к Люсьену.

В нем вдруг бешено вскипел гнев..

— Это, я боюсь, и стало твоей второй ошибкой, Твоей роковой ошибкой. Мне жаль тебя, Мелани, жаль твоей исковерканной жизни. Ты глупая, глупая девочка. Мудрые люди любят только себя. Ведь ты же на виселицу за него пойдешь и меня за собой потащишь, но не позволишь своему дорогому Люсьену самому отведать веревки. И как ему удается добиваться такой преданности? Даже эта женщина, которую ты так ненавидишь, эта титулованная леди поклялась, что он всю предыдущую ночь провел у нее в постели — только чтобы спасти его от петли. Да, моя дорогая. Твоя Кэт Харвей и твой неблагодарный Люсьен занимаются любовью.

Он вытащил из нее свою опавшую плоть и уселся на край кровати, не в силах побороть отвращение, убившее похоть. Она оставалась неподвижна, она едва дышала, однако Гай не сомневался, что она не пропустила ни одного его слова. Как она жалко выглядит, когда лежит вот так. Теперь ей уже известно, что все, что она натворила, ни к чему не привело. Все завершилось полнейшим крахом.

Он не должен был бы жалеть ее, особенно теперь, когда понял, что для нее уже нет спасения. И если даже он оставит ее жить, она окажется в каком-нибудь сумасшедшем доме, прикованная к стене, где ее телом будут пользоваться ее же надсмотрщики, — ее совершенная красота увянет. То, что он сейчас сделает, можно даже счесть актом гуманизма — примерно как пристрелить смертельно раненное животное, чтобы избавить его от мук.